Пустое черное пространство Новой сцены с ее феноменальной способностью к трансформации заполняется постепенно образами мейерхольдовского театра с его прозодеждой, цирком, трагическим карнавалом, канцелярскими столами, братскими могилами и черными дырами будущего. Сцена то и дело грозит обрушиться вниз, открывает под собой все новые и новые провалы, из которых поднимаются будущие жертвы революционных экспериментов и триумфальных побед.

Рощин «расчеловечивает» положительных персонажей, но взамен возвращает тексту Маяковского жар заклинания, чудовищного предвидения, заставляя вдруг расслышать в знакомом тексте сюрреалистические пассажи

"Баня" 2017 года построена капитально. Музыка Ивана Волкова — хромающий джазец с тубой и похоронным привкусом — изумительно вплетается в действие, а то и дирижирует им. Исторические костюмы Екатерины Коптяевой — словно ожившие музейные экспонаты. Технические фокусы — все к месту: кресло начальника катается само собой, телефонный провод растягивается на неправдоподобную длину, фрагменты Новой сцены лихо уезжают то в подвал, то в потолок.

От всего, что позволяет сделать из "Бани" выигрышное сценическое зрелище — с аттракционами, остроумными стилизациями, яркими монтажными склейками и прочими радостями "праздничной театральности" в духе 1920-х годов прошлого века,— Рощин сознательно и мужественно отказывается. Настроение спектакля мрачное и безысходное, оформление — серо-черное и пугающее.

Баня» Рощина внутренне связана с театром Мейерхольда, хотя и не впрямую, и, может быть, даже не со спектаклями по Маяковскому. А, например, с «Одной жизнью», за которую «чужой» театр был немедленно закрыт: там обессиленные комсомольцы поднимались на стройку лучезарного мира из мрачной казармы в жутком шаманском танце, это выглядело беспросветно страшно. Пафос будущего — это проблематичный шаблон сознания, может быть, его катастрофа, которая редко становится предметом нашего искусства, особенно «за государственные деньги».